– Хвост есть? – спросил Президент, когда Параша порывисто ворвалась в прихожую.
– Нет! – ответила та в своей неистово-сосредоточенной манере. Ее глаза голубого неба заблестели сильнее обычного. Президент не сдержал себя и коснулся мучительного заднего изгиба.
– Все здесь? – спросила Параша, поправляя прическу в старом зеркале.
– Все, – мрачным насильником пристроился он сзади. Ускользнув от его тела, она пролетела коридор и рванула дверь офиса:
– Здравствуйте, коллеги!
– Здравствуй, Параша! – полетело со всех сторон.
– Коллеги, кворум есть. – Президент поправил очки и малиновый пиджачок.
– Параша всегда поспевает к главному, – улыбается тихой улыбкой Программист.
– Слава Пророкам! – Параша прикладывает ладонь к груди и кланяется.
Все улыбнулись. Глаза Президента чуть подтаяли.
– Нет! – ответила та в своей неистово-сосредоточенной манере. Ее глаза голубого неба заблестели сильнее обычного. Президент не сдержал себя и коснулся мучительного заднего изгиба.
– Все здесь? – спросила Параша, поправляя прическу в старом зеркале.
– Все, – мрачным насильником пристроился он сзади. Ускользнув от его тела, она пролетела коридор и рванула дверь офиса:
– Здравствуйте, коллеги!
– Здравствуй, Параша! – полетело со всех сторон.
– Коллеги, кворум есть. – Президент поправил очки и малиновый пиджачок.
– Параша всегда поспевает к главному, – улыбается тихой улыбкой Программист.
– Слава Пророкам! – Параша прикладывает ладонь к груди и кланяется.
Все улыбнулись. Глаза Президента чуть подтаяли.
- Давайте теперь помолимся, - и он начал читать древнюю молитву.
Ветер священной войны завывает над нашей Звездою.
Древние камни зовут нас в священный поход.
Страх и трепет заполняет сердца наших врагов,
Когда по широким мостовым звучат чатланов шаги
О старая Родина, колыбель великой цивилизации,
Ты стала оплотом для грешников и прелюбодеев,
Пристанищем отступников и расхитителей,
Приютом для безбожников и развратников.
О трусливые и лукавые мужи и самцы пацакские,
Променявшие веру в рутину жизни на правду во лжи.
Вы смотрите из своих лачугах на звезды небесные,
А в голове все считаете и считаете какие-то жалкие монеты.
Да будете вы жить в страхе на улицах ваших,
Покуда тень священного меча не падет на вас.
О корявые и слабые жены пацакские,
Стыдящиеся рожать, но не стыдящиеся грубой мужской работы.
Да опрокинетесь вы навзничь и возопите протяжно,
Когда горячее семя доблестных чатлан лавой хлынет в ваши лона.
О позорные существа, называющие себя чатланами,
Но отступившиеся от старой веры в угоду новым соблазнам.
Да вскрикнете вы, когда рука ПэЖэ вырвет из ваших голов поганые гвозди, Несущие вашим душам сомнения и иллюзии.
И да осыплются эти гвозди с ваших свободных голов на мостовые
Подобно сухим листьям под каплями священного дождя.
Алламинь.
Ветер священной войны завывает над нашей Звездою.
Древние камни зовут нас в священный поход.
Страх и трепет заполняет сердца наших врагов,
Когда по широким мостовым звучат чатланов шаги
О старая Родина, колыбель великой цивилизации,
Ты стала оплотом для грешников и прелюбодеев,
Пристанищем отступников и расхитителей,
Приютом для безбожников и развратников.
О трусливые и лукавые мужи и самцы пацакские,
Променявшие веру в рутину жизни на правду во лжи.
Вы смотрите из своих лачугах на звезды небесные,
А в голове все считаете и считаете какие-то жалкие монеты.
Да будете вы жить в страхе на улицах ваших,
Покуда тень священного меча не падет на вас.
О корявые и слабые жены пацакские,
Стыдящиеся рожать, но не стыдящиеся грубой мужской работы.
Да опрокинетесь вы навзничь и возопите протяжно,
Когда горячее семя доблестных чатлан лавой хлынет в ваши лона.
О позорные существа, называющие себя чатланами,
Но отступившиеся от старой веры в угоду новым соблазнам.
Да вскрикнете вы, когда рука ПэЖэ вырвет из ваших голов поганые гвозди, Несущие вашим душам сомнения и иллюзии.
И да осыплются эти гвозди с ваших свободных голов на мостовые
Подобно сухим листьям под каплями священного дождя.
Алламинь.
– Итак, продолжим. Главное: пацаки.
Офис зашевелился неуютно. Вопроса ждали.
– Вчера они получили новую партию кэцэ. Итого их у них теперь двести тридцать пять.
– Двести тридцать пять, – повторил кто-то вслед за ним.
Офис зашевелился неуютно. Вопроса ждали.
– Вчера они получили новую партию кэцэ. Итого их у них теперь двести тридцать пять.
– Двести тридцать пять, – повторил кто-то вслед за ним.
– Что это значит, коллеги? Двести тридцать пять одержимых пепелацов, одурманенных пацакской пропагандой, выйдут в космос и одним махом разрушат всю нашу кропотливую работу на любой из четланских планет.
В офисе повисла пауза.
– Коллега, а Вы не допускаете, что среди этих двухсот будут просто пацаны? – наклоняется вперед сжатый, пружинистый Посредник.
– Большинство из них – просто пацаны, – бесстрастно парировал Президент и тут же перешел в атаку: – Именно эти пацаны и дискредитируют нашу великую идею. Именно эти пацаны и пойдут под лазеры. Именно эти пацаны и поверили пацакам-авантюристам с Земли и отлучились от нас! От меня, от вас, от решений Великого ПэЖэ!
– Пацаны ли?! – загремел Поставщик.
– Вот именно, господин Поставщик! Пацаны ли? – повышает голос Президент. – А может, здесь требуется другое определение?
– Доверчивость! – Параша сжала руку Продавца.
– Нетерпимость! – вскинула Покупательница тонкие брови.
В офисе повисла пауза.
– Коллега, а Вы не допускаете, что среди этих двухсот будут просто пацаны? – наклоняется вперед сжатый, пружинистый Посредник.
– Большинство из них – просто пацаны, – бесстрастно парировал Президент и тут же перешел в атаку: – Именно эти пацаны и дискредитируют нашу великую идею. Именно эти пацаны и пойдут под лазеры. Именно эти пацаны и поверили пацакам-авантюристам с Земли и отлучились от нас! От меня, от вас, от решений Великого ПэЖэ!
– Пацаны ли?! – загремел Поставщик.
– Вот именно, господин Поставщик! Пацаны ли? – повышает голос Президент. – А может, здесь требуется другое определение?
– Доверчивость! – Параша сжала руку Продавца.
– Нетерпимость! – вскинула Покупательница тонкие брови.
– Неуправляемость. – подала голос Посетительница.
– Спермотаксикоз, – выговорил сложное слово Пользователь.
– Вот это ближе! – поднял палец Президент, глядя на красивую Посетительницу. – Спермотаксикоз. Скажите мне, коллеги, а кто должен управлять спермотаксикозом?
– Мы! – почти выкрикнула Параша.
– Налицо неумение использовать доверчивость офисного планктона! – Пользователь изгибается в кресле, словно укушенный скорпионом змей.
– Это – грех! Величайший грех! – загремел Поставщик.
– Не грех, а провокация! – выкрикнул темнолицый, светловолосый Посредник.
– Нет, грех! Грех! – вскинул Поставщик массивные длани. – Мы впали в грех сами, но не сумели ввести в него пацаков! Наша доверчивость плюс их доверчивость должны были приумножиться и слиться как два источника Речки Бо! И охватить! Величайшим охватом Великого ПэЖэ!
– Банально пугать нас кассовым разрывом, господин Президент, – усмехается Покупательница.
– Слава Пророкам, мы не коллаборационисты, – раскрыла блокнот Посетительница.
– И не клептократы, – пробурчал Подписчик.
– К сожалению… – хмыкнул Попутчик, подготавливая папироску.
– Коллеги, доверчивость – не грех, а преступление, – заговорил Программист. – Преступление, когда идущий к пацакам футуролог не способен использовать их врожденное простодушное качество. В данном случае, господин Президент, это ваш просчет. И просчет чатланской матрицы в целом.
– Программу которой готовили вы! – выкрикнула Параша, чувствуя, как кровь ярости приливается к щекам. – Программу Интранетов! Программу Экстранетов! Мы погодим, товарищи футурологи, мы погодим!
– Вот и догодились! – махнул обрубком руки Колдун. – Пацаки с Земли не годили, они добывали кэцэ и чикали пепелацы!
– Добывали и чикали! – гремит Поставщик.
– И обошли нас на повороте, – сумрачно кивал Пользователь, глядя на Парашу, словно ища ее горько-сладкого одобрения.
– Мы проиграли, господа четлане, – язвительно закрыла блокнот Посетительница.
Дверь офиса осторожно приоткрылась.
– Дежавю заказывали? – едва шевеля губами, произнес Мастер.
Владимир Восьмой распахнул дверь так, словно пришел его младший брат, безвозвратно пропавший без вести на Четвертой войне. Мастер почти впрыгнул в теплую полутьму офиса, и едва Владимир Восьмой захлопнул и запер за ним дверь, бессильно сполз по стене на пол. Посидев так минут пять в полной тишине, Мастер скинул с себя черный плащ, размотал шарф и жадно напился воды из кофемата. Глянул в зеркало. На него ответно глянуло серое осунувшееся лицо с темными кругами вокруг глаз.
– Добрый вечер, – произнесли обветренные губы лица.
– Ну что, сбылась мечта идиотов? – попробовал нервно пошутить Продавец. Все промолчали.
– Четлане, надобно бросить жребий так, чтобы все были удовлетворены и не было даже тени обиды, даже малейшего намека на какую-то нечестность, на передергивание, на что-то нечистое, мелкое, гнилое, на чью-то обделенность, – заговорил Мастер.
– Жребий! Жребий! Жребий!! – яростно, с остервенением захлопал в ладоши Поставщик. На него покосились.
– Четлане, – продолжил Мастер, обводя сидящих взглядом своих умных глаз, – вы собрались здесь сегодня, чтобы попасть в петлю времени. Это стоило вам больших денег. Это самый дорогое и самое редкое ощущение в мире. Некоторые из вас не испытывали его раньше. Посему давайте не омрачать этот день и просто киньте жребий, кому выпадет эта удача. Вот семнадцать бумажек, одна из них счастливая. Теперь от вас мне нужен пакет.
– Принеси пакет из столовой, – приказал Президент Параше.
Она неловко вскочила, повозилась и вернулась с черным пластиковым пакетом.
Мастер стал аккуратно складывать полоски пополам и засовывать их в черный пакет. Большие сильные руки его не суетились. Когда последняя полоска исчезла в пакете, Мастер закрыл его, долго тряс, потом слегка приоткрыл:
– По кругу, против часовой. Хозяин офиса – первый.
С трудом подавляя волнение, Владимир Восьмой сунул руку в черный зев пакета, пошарил, вытащил, глянул. Скомкал и яростно швырнул вверх:
– Ахер еся!
Мастер невозмутимо поднес пакет Параше. Та вытянула пустую бумажку и облегченно улыбнулась. Пакет двигался по кругу. Но не дошел и до середины: Посредник вытащил счастливый билет.
– Дежавю, – произнес он с болезненной улыбкой и показал всем полоску с надписью.
– Дежавю, – согласился Мастер и с явным удовольствием взял бумажку из тонких пальцев Посредника.
Посетительница бросилась к Посреднику:
– Посредник, дорогой вы мой, Посредник, вы сегодня на вершине, вы богатырь, демиург, архангел. Вы будете стоять, понимаете ли, подпирая головою облака, а мир ляжет у ваших ног, мир будет как ящерица, как земноводное, как собака лизать вам руки и ноги…
– И все таки я не понимаю, почему дежавю нельзя вызывать сразу у нескольких людей? наконец то подал свой голос ошеломленный Президент.
– В петле времени одномоментно может быть только один разум на планете. Процесс перезагрузки временной матрицы управляется Омега лучом из центрального ядра Галактики и не поддается копированию. И не только в этом дело. Есть необъяснимые вещи. Например, жидкий холестирический кристалл головного мозга после этого меняет свою полярность. В общем, испытать дежавю вдвоем ни у кого не получалось.
– И не получится, – вздохнул Подписчик.
– Да, да, да! – горячо подхватил Подрядчик. – Это потрясающий, невероятный процесс, друзья мои, человек все время попадает в один и тот же день в одно и то же пространство! И это прекрасно, коллеги!
– Ничего себе прекрасного, – сворачивал новую папироску Попутчик. – Шесть кэцэ за один день… мир сходит с ума.
– Так это и прекрасно, родные мои! – затараторил Подрядчик. – Сей продукт опасен и прекрасен, двенадцать процентов безвозврата – это знак божественного, а как иначе? Божество возносит и карает, воскресает и стирает в пыль придорожную! Узки врата в рай вводяща и токмо избранные туда проникоша!
– Это вам не кубики-шарики… – закурил Попутчик. – Шесть кэцэ за сеанс… тридцать кубиков приобрести можно, двадцать шаров, восемь пирамид. Полгода непрерывного полета.
– Куб – прекрасный продукт, – возразила Покупательница. – И я его ни на какую петлю не променяю.
– А вам, сударыня, никто и не предлагает! – съязвил Подписчик.
Многие рассмеялись.
– Поеду-ка я домой, – встала, делано потягиваясь, Покупательница.
– Мы тоже пойдем, счастливо оставаться, – поднялся Посетитель, беря за руку Посетительницу.
– Брат Посредник, хорошего тебе. – Посетительница метнула в Посредника.
– И я, и я, коллеги, поеду, хотя, признаться честно, сгораю от жутчайшего, испепеляющего любопытства, – вскочил Представитель. – Все нутро мое, вся бессмертная сущность содрогается от желания влезть в кожу Посредника, испытать сие божественное преображение, равного которому не знает ни одно сияние, да, да, влезть, а ежели и не влезать, то хотя бы после всего расспросить досточтимого Посредника о пережитом, насладиться его радостью причастия небесному, раствориться хоть на миг в его сверхчувственной исповеди, а растворившись – сгореть от черной зависти и тут же подобно Фениксу восстать из черного пепла зависти в белых одеждах радости и веселья!
– Сеанс может длиться до пяти дней, – предупредил Мастер, надевая черный плащ.
– Знаю, досточтимый, знаю, драгоценный Мастер! – подхватил Представитель. – Именно это знание и заставляет меня покинуть сие место силы, ибо не выдержит мое сердце испытателя этих пяти! Лопнет от зависти подобно палестинской смокве! Так что прощайте, дорогие мои!
Он низко поклонился и вышел.
Молча ушли Программист и Подписчик. В офисе остались Президент, Владимир Восьмой, Параша, Переводчик и Перевозчик.
– Нужен проектор, – выпрямился Мастер.
– В столовой, – с усталым равнодушием кивнул Владимир Восьмой.
Посредник как лунатик, побрел в столовую. Президент, Переводчик и Перевозчик двинулись следом. Владимир Восьмой и Параша остались сидеть.
– Пошли посмотрим, Володенька. – Параша погладила впалую щеку Владимира.
– Не хочу, – буркнул он.
– А я хочу, – Параша встала и прошла в столовую.
Посидев немного, Владимир Восьмой встал и вошел в столовую. Посредник уже смотрел проекцию матрицы, состоящую из каких-то быстро меняющихся странных знаков и узоров нейро лингвистического программирования, вводящих его в трансовое состояния.
Кто я? Где я?
БАЦ!!! Конец концу.
++++++++++++++++
Я - Птица. Феникс, я возрождаюсь вновь и вновь. За мной кто-то гонится. Почему? Зачем?
БАЦ!!! Конец концу.
++++++++++++++++
Я птица Феникс, я возрождаюсь вновь и вновь. За мной гонится голая эльфийская принцесса Шлезвиг-Гольштейнская, герцогиня Груневальдская, ландграфиня Фельдафингская и Дармштадская, княгиня Млетская, семнадцатилетняя возлюбленная Воланда де Морта. Она гонится за мною по залитой луною дворцовой анфиладе Хогвартса.
Вылетев из спальни, я рассекаю ночной воздух, пахнущий паркетной мастикой, каминами, коноплей и гнилой мебелью. Я знаю здесь все, я пролетал этот путь тысячу раз: туалетная комната, кабинет аудиенций, зеленый кабинет с низенькими кушетками, на лимонном шелке которых мы так любим играть в таро-покер…
– Стой, говненная птица.
Уже и говненная… Полчаса назад был "моя девичья игрушка". Бац! Она бьет сачком с размаху. Мимо! Улепетываю зигзагообразно. Сачок шлепает позади, как бризантная бомба. Быстра длань у Принцессы. Шлеп! Шлеп! Шлеп! Это уже ковровое бомбометание. Принимаю активные защитные меры. Вираж влево, ваза, оттоманка, колонна, клавесин. Тонкие ступни шлепают по полу, она жарко, словно пантера дышит. Брень! Ваза. Покатилась, и на этот раз не разбилась. Бум! Крышка клавесина, облитая луной: звон, звон, трах, трах, страх, страх. Бах? Гендель? Глюк!!
Бац, бац! Огибаю дверной косяк и вылетаю в Овальный кабинет. Простор. Окно. Луна. Отталкиваюсь, скольжу привычно по шахматному мрамору. Бог мой, сколько живых партий я на нем разыграл за это время, неизменно начинал черным конем В8.
А сзади шлепает по мрамору Принцесса:
– Стоять, стоять говнюшка!
Скольжу. Проскальзываю в комнату гобеленов. И, как всегда в этом месте меня заносит на вираже. Бац! Это уже я – головой в позолоченную ножку стола. Искры, искорки, искринки. Ножки, ножки с облупившейся позолотой. Прекрасные ножки....
– Ну давай же, Дурочек!
Принцесса топает ножкой. Дрожат вазы в ужасе. Слышу, как сок ее каплями падает на паркет. Вот уж правда – ненасытная вагина.
– Ах ты, свиненок!
Принцесса в ярости. Улепетывая в Красный кабинет, спиной слышу, как она перехватывает свой сачок за марлевый наконечник и начинает тяжко разбегаться, как для прыжка с шестом.
– Стояяять!!
Страстный голос Принцессы разносится по ночному дворцу. Бас, бас. Рев, рев. Эхом гудят вазы вагинального Иерихона. И тут же вдали, из покинутой спальни – жалко, слабо:
– Принцесса, любимая, где ты?
Ничтожество, бессердечное, безжалостное, беспоща… я увязаю в ковре. Проклятые синтетические ковры! Дешевка ворсистая! Хотя помню, с натуральными было еще хуже.
Она настигает меня на пороге Фарфоровой комнаты. Свист рукояти, удар. Я влетаю в камин. Зола. Прах к праху
– Апчхи! – это я.
Выпрыгиваю из каминной пасти, замечая, как она, качнув шариками грудей, размахивается сачком, словно битой для гольфа. А в гольф Принцесса играет превосходно. Ее плечи блестят от пота, луна сверкает в растрепанных волосах.
– Ши-и-и-и-и-и-т!
Мимо. Мчусь между ваз.
– Ши-и-и-и-и-и-т!
Бац! Еще одна ваза вдребезги. Прыгаю на попугая, потом – выше, на василиска, на Дракона, на… БАЦ!
Она сбивает меня, как весеннего вальдшнепа в Груневальде. Кувыркаясь в темном воздухе, лечу вниз. Прямо в ее влажные ладони. Пышущее лицо Принцессы склоняется надо мной.
– Слушай, маленькая дамблдорская сволочь, ты сам себя подставил! Он никогда не говорил тебе про ЭТО и ты не мог ЭТОГО знать.
БАЦ!!!
Конец концу.
Прощай и здравствуй, новый "Черный Понедельник"
+++++++++++
– Нда, весьма, весьма ты меня удивила, птичка.
Воланд де Мор потер лоб, продолжая смотреть на шахматную доску, где только что получил третий мат.
– И всегда на 27 ходу. Ну что ж, как я обещал, ты узнаешь что я чувствую к Принцессе.
Он взял салфетку, поседел минуты две и по его левой щеке покатилась одинокая слеза. Воланд аккуратно вытер ее и положив салфетку на стол, встал.
– На, птичка, изучай. И еще - сегодня вечером ты умрешь, это говорю тебе я - Воланд де Мор. А когда вновь возродишся, то ничего уже помнить не будешь. Поэтому..., поэтому....
Он запнулся, посмотрел еще раз на Феникса и вышел из комнаты. Феникс взял салфетку и полетел куда-то в глубь Хогвартса.
Она вышла из подъезда своего дома, и сердце мое сжалось: впервые увидев ее издали, я был потрясен, я не мог предположить, что она столь хрупка и миниатюрна, почти Дюймовочка, девочка из давно написанной сказки, чудесный эльф в серенькой шапочке и коротеньком черном плаще, идущий ко мне по Странному переулку.
– Здравствуйте! – Ее голосок, мальчишеский, грубовато-очаровательный, который я не спутаю ни с каким другим, который звучал в телефонной трубке всю эту нелепую, проклятую, резиново тянущуюся неделю, чуть не сведшую меня с ума, неделю нашей мучительной, идиотской невстречи.
Мои руки тянутся к ней, прикасаются, трогают, держат. Я хочу убедиться, что она не призрак, не голограмма в громко мнущемся плаще.
– Здравствуйте, – повторяет она, наклоняя голову и исподлобья глядя на меня чудесными глазками. – Что же вы молчите?
А я молчу. И улыбаюсь как идиот.
– Долго ждать изволили?
Я радостно-отрицательно мотаю головой.
– А я невозможно зашиваюсь с экзаменами. – Скосив глаза в переулок, она поправляет шарфик. – Ума не приложу, что делать. Только третьего дня раздать пособия соизволили наши преподаватели. Представляете?
Прелесть моя, ничего и никого я не представляю, кроме тебя.
– Правда долго ожидали? – Она строго морщит тончайшие брови.
– Вовсе нет, – произношу, словно учусь говорить.
– Пойдемте, подышим кислородом.
Иду рядом с моей прелестью как зомби. Она держится за мою руку, полусапожки цокают по асфальту, крошат подмороженные с ночи лужицы. Жаль, что на ней сейчас не форма, а цивильное. В форме она еще очаровательней. В форме на площадке я ее и увидел впервые.
– Дайте мне вашу руку, – говорю я вдруг и сам забираю ее ручку в перчатке.
– Отчего? – смотрит она исподлобья.
Я отвожу рукав плаща и припадаю губами к запястью, к тоненьким венам, к дурманящей теплоте и нежности. Не противясь, она глядит молча.
– Я без ума от вас, – шепчу я в эти вены. – Я от вас без ума… без ума… без ума…
Ее сказочное запястье не шире двух моих пальцев. Я целую его, припадаю, как вампир. Вторая ручка дотягивается до моей головы.
– Вы решительно рано поседели, – произносит она тихо. – На войне?
Да, я был на войне. Я обнимаю ее, поднимаю к своим губам. Вдруг она проворно, словно ящерка, выскальзывает из объятий, бежит по переулку. Я пускаюсь вслед за ней. Она сворачивает за угол. Отстаю. Бегает она превосходно. Поворачиваю за угол, она стоит, закрыв глаза, прижав разведенные руки к стене.
– Люблю стоять здесь, – произносит она, не открывая глаз. – И слушать, как за стеною обычные люди живут.
Поднимаю ее как пушинку, шепчу в большое ухо:
– Смилуйтесь надо мной, мой ангел.
– И чего же вы хотите? – Ее руки обвивают мою шею.
– Чтобы вы стали моей.
– Содержанкой?
Чувствую, как смешок торкается в ее животике.
– Возлюбленной.
– Вы желаете тайного свидания?
– Да.
– А можно мне… на землю?
Я опускаю ее. Она поправляет свой беретик. Ее лицо сейчас как раз возле моего солнечного сплетения, где происходят спорадические атомные взрывы желания.
– Пойдем? – Она берет меня за руку, словно я ее однокашница.
Мы идем вдоль стены, она раскачивает мою руку. Я любуюсь сосредоточенным личиком моей вожделенной. Она думает и решает.
– Знаете что, – медленно произносит она и останавливается. – Я согласна.
Я сгребаю ее в охапку, начинаю целовать теплое бледное личико.
– Подождите, ну… – упирается она мне в грудь.
– К послезавтра надо написать и сдать зачет по орнитологии, ну там птица Феникс, Синяя птица удачи, Чайка по имении... С первой четверти я в черном списке. Надобно исправляться.
– Я умоляю вас, умоляю! – целую я ее старенькие перчатки.
– Поверьте, я бы плюнула на Хогвартс, но мама так страдает, когда меня наказывают. Она очень сердобольна. А кроме мамы у меня никого нет. Папа на войне остался. И брат старший. Чертова война…
– Когда же я смогу насладиться вами? – сжимаю я ее ручки.
Глазки задумчиво косятся на стену.
– Пожалуй… в понедельник.
– В воскресенье, ангел мой, в воскресенье!
– Нет, в понедельник, – серьезно ставит она точку.
Внутренне она гораздо старше своих лет. Раннее взросление у этих эльфов. В этом возрасте я был другим…
– Хорошо, в понедельник. В шесть вас устроит?
– Угу… – гукает она совсем по-мальчишьи.
Она поправляет мое выбившееся кашне. – Встаньте, тут грязно, а вы в хорошем.
– Стало быть, в Черный Понедельник в шесть?
Со вздохом она трогает мою пуговицу:
– Пойду я.
– Я провожу вас.
– Нет-нет, – решительно останавливает она. – Сама. Прощайте уже!
Она взмахивает ручкой, поворачивается и убегает. Провожаю ее взглядом голодного льва. Лань моя убегает. И каждый промельк ее коленок и полусапожек, каждое покачивание плаща, каждое вздрагивание серого берета приближает миг, когда я плавно усажу эту эльфийскую Принцессу на вертикаль моей страсти и стану баюкать-покачивать на волнах нежного забвения.
– Популист, готовность 7! – поет в левом ухе голос Продюсера. Двигаясь в оглушительной карнавальной толпе, он слышит пиканье цифр, каждая из которых вспыхивает красным у него в глазу, и начинает репортаж:
– Итак, дорогие телезрители, с вами "Ежедневный Пророк". Мы снова в Хогвартсе, где начинается долгожданный карнавал. Мы долго ждали этого Черного Понедельника, чтобы войти в стены такого родного для многих замка. Раньше мы могли этого себе позволить по злобной воле оккупантов, считавших Великого Воланда де Морта “дыханием зла”. И вот сейчас, когда мы победили, у некоторых членов нашего молодого правительства уже появился опасный синдром – короткая память. Они не хотят вспоминать, отмахиваются, говорят, что хватит ворошить прошлое, надо жить настоящим и двигаться в будущее, подобно этой радостной карнавальной толпе. Но это опасная тенденция, и надо повторять это до тех пор, пока синдром “короткой памяти” не покинет министерские и парламентские головы. Карнавал – это прекрасно! Но я хочу напомнить вам именно сейчас, именно в этот радостный день, напомню, чтобы вы и ваши дети никогда не забыли, как долго правили в этих стенах разные Дамблдоры и Хагриды, используя доверчивость местного населения, а потом…
– Популист, короче! – поет в ухе голос Продюсера.
– А что было потом – все мы помним: вседозволенность и распущенность, унижение почтенных граждан, попрание норм морали и нравственности. Давайте же сделаем так, чтобы в нашей возрожденной стране это бы никогда не повторилось, чтобы мы и наши дети жили в порядочном и стабильном государстве, с оптимизмом глядя в будущее, и вспомним, вспомним слова поэта, написанные о великом Во…
– Популист, внимание, слева: Воланд де Мор и канцлер! – осой звенит в ухе Продюсер.
– Друзья, я вижу впереди слева нашего дорого Воланда де Морта и канцлера. Как я уже говорил в прошлых репортажах, они присоединились к карнавальной толпе на площади и прошли сюда, к Старому рынку. До этого они двигались пешком, пробиться к ним было крайне проблематично даже мне, но вот теперь они сели на лошадей, на прекрасных рыцарских боевых коней, Воланд де Мор – на вороного коня с черной попоной и красными крестами, а канцлер – на серую лошадь, с красной попоной и черными крестами. Воланд де Мор и канцлер бодры, радостны, полны сил, они одаривают толпу конфетами из вот этих огромных золотистых рогов изобилия, они выглядят как настоящие рыцари, которыми, собственно, и являлись все эти годы....
– Популист, достаточно о прошлом. Настоящее, настоящее!
– …а их дни были сочтены. Зато теперь мы все можем насладиться не только победой, но и этим карнавалом, чудесным, радостным, красивым, громким, этим Черным Понедельником. Смотрите, сколько оттенков черного в праздничной толпе, сколько детей, наряженных цветами, с головами в виде черных бутонов! Это дети нашего будущего, дети, которым предстоит стать гражданами нашего молодого государства и хранить мир, завоеванный их отцами. Пусть же они будут счастливы! Воланд де Мор и канцлер бросают в толпу конфеты из золотых рогов изобилия – это ли не надежда на мир, достаток и благополучие?
– Популист, публика, общение.
– Друзья, теперь самое время пообщаться с участниками карнавала, – обращается к паре среднего возраста, наряженной средневековыми палачами. – Здравствуйте! Откуда вы?
– Из Аскабана! Привет всем! Привет, Хогвардс!
– Ясно и без слов, что вы рады и счастливы быть здесь сегодня!
– Конечно! Мы вернулись! Круто!
– Вы вернулись! И вместе с вами к нам вернулась мирная стабильная жизнь.
– О да! Это символ! Мы победили!
– Мы сейчас подойдем к троллям! Палачи, удачи вам!
Трое больших троллей, несут на плечах гномов, бросающих в толпу конфеты. Популист пробивается к ним.
– Популист, стоп! Тролли подождут. Сзади Прин Орков, – звенит в ухе Продюсер.
Популист оборачивается, движется по толпе назад. Высокий, мускулистый Орк едет в окружении своих друзей, таких же рослых, мускулистых и страшных.
– Здравствуйте, Популист, "Ежедневный Пророк". Я и наши телезрители рады видеть вас, героев, здесь, в этой праздничной толпе!
– Приветствую всех достойных, – гордо, с чувством собственного достоинства поднимает руку Принц.
– Как ваша новая голова?
– Она еще не моя, но уже вполне повинуется, – улыбается Принц.
– Дорогие телезрители, если кто не помнит историю Принца Орков, а я уверен, что таких единицы, так вот, для них я напоминаю: здание Хогвардса, где был последний очаг сопротивления, граната, брошенная подонками, Принц Орков, схвативший гранату зубами, спасший змею Воланда де Морта и потерявший голову. Он герой! Честь нам, что с нами рядом такие герои, как Принц Орков и его боевые друзья! Вы счастливы сегодня, Принц?
– Я счастлив, что враги повержены, что черная башня с Всевидящим Оком вновь стоит. Мы восстановили ее!
Орки издают боевой клич.
– Прекрасно! Принц, что бы вы пожелали нашим телезрителям в этот день?
– Я желаю всем жителям вашей страны Новой Ночи. За Новую Ночь!
– За Новую Ночь! – кричат орки.
– Популист, стоп, продолжает Продюсер, ты свободен.
Популист с трудом выбирается из толпы, находит свой самокат, отстегивает, встает на него и катит по набережной до самого дома. Входит в подъезд, поднимается на третий этаж, открывает ключом дверь, входит в прихожую, снимает пиджак. Кипятит чайник, кладет сосиски в кастрюльку, заливает кипятком. Стоя ест салат, откусывая от рисовой чашки, глядя в окно. Берет яблоко, откусывает, выходит из кухни, проходит по узкому коридору, заходит в туалет, мочится, держа яблоко в зубах. Потом замирает, словно оцепенев. Выплевывает недоеденное яблоко, злобно стонет, резко выходит из туалета, хлопнув дверью, застегиваясь на ходу, бормоча: “Дерьмо, дерьмо, дерьмо!”, почти бежит по коридору и попадает в единственную комнату его квартиры. На овальном обеденном столе стоит стеклянный домик. Это дом маленькой симпатичной Дюймовочки со стройной фигурой. На ней спортивная одежда. Слышно, что в домике звучит ритмичная музыка. Популист почти подбегает к столу, опирается руками о столешню, нависая над домиком.
Популист. Дюймовочка, я пришел!
Дюймовочка. Я смотрела твой репортаж. Я понимаю, дорогой, как тебе противно нести всю эту патетическую чушь. Но зачем ты срываешь свое раздражение на мне, твоем самом близком человеке?
Популист молчит.
Дюймовочка. Ты сделал все суперпрофессионально. Уверена, они утвердят тебя.
Популист: (опустив голову). Это решение не зависит от качества репортажа.
Дюймовочка: Испытательный срок зависит от всего.
Популист: В моем случае это зависит только от этой дуры Продюсера.
Дюймовочка: Их интересует только твой социотип. Всем давно известен твой профессиональный уровень.
Популист: (качает головой). Да пошли они…
Дюймовочка: Пошли и ушли. А потом вернулись. Надо их учитывать, дорогой.
Популист: У нас нет даже двух монет! Такого не было никогда! И я еще должен!
Дюймовочка Сейчас ни у кого нет денег. Послевоенная реформа, медленно, но неуклонно набирает обороты. А цены ползут вверх. Восемь процентов за три месяца.
Популист: У нас нет денег! Критическая ситуация! Нет ни копеечки!
Дюймовочка: Популист, ты сильный или слабый? Когда ты нес меня в кармане через горящий барак, я знала, что ты сильный. И когда мы сидели в подвале. И когда ты жарил собачье мясо. И когда бежал по тому тоннелю, и когда дрался с тремя гоблинами. Ты был сильный. Я гордилась тобой. Ужасно гордилась. Но что с тобой сейчас?
Популист: Я сильный, но не подлый. А победили сильные и подлые. Победили слабых и порядочных. А я хочу быть порядочным, мне нравится говорить людям правду, а она сейчас как раз никому и не нужна. Сейчас правда одна - Воланд де Морт. Но я не Воланд и у меня другой взгляд на мир, на войну, на добро и зло...
Дюймовочка: Хорошо. У меня есть заначка.
Популист: Какая? Что, кольцо с брильянтом твоей бабушки? Брильянты сейчас никому не нужны!
Дюймовочка. Правильно. Не до них. Нет, не кольцо. “Лиловый лотос”.
Популист: “Лиловый лотос”? Он что… тебе больше не нужен?
Дюймовочка: У меня есть три других вибратора.
Популист: Но ты же говорила, что…
Дюймовочка: Этот самый лучший? Да, говорила полгода назад. Но – все меняется, дорогой мой, время проходит, старые желания тоже. Появляются новые.
Популист: А ты думаешь, что его…
Дюймовочка. Оторвут с руками.
Популист: Вообще-то по логике вибраторы востребованы во время войны, а не после.
Дюймовочка. Для людей. А для маленьких – наоборот.
Популист: Не понимаю что-то пока…
Дюймовочка. Ты явно устал от этого карнавала. Ну, сам посуди, победители возвращаются к своим женам и любовницам. Они герои. У них мощная эрекция победителей. А маленькие? Мы же не воевали, а сидели в крысиных норах, трясясь от страха. Гром победы грянул, они вылезли на свет. А их потенция осталась в этих норах. Что может такой любовник? Только пьянствовать, да рассказывать своей подруге про подвиги других, делая ей массаж ступней.
Популист: Пожалуй… ты права. (Облегченно смеется.) Дюймовочка, ты умная!
Дюймовочка. (протягивает ему футляр). На блошином рынке маленькие за него дадут минимум восемьдесят марок. Купи себе еды. А мне – йогуртов, протоплазмы и сока.
Популист: Ты же знаешь, что у меня никого нет, кроме тебя.
Дюймовочка. Знаю. Давай, поешь и иди писать прокламацию.
О, Великий Воланд де Морт!
Видимым и невидимым светом сияешь ты над нами, согревая и опаляя. Лучи твои пронизывают нас. Они мощны и вездесущи. От них не спрятаться никому – ни правым, ни левым.
Да и нужно ли?
Только враги и предатели избегают сияния твоего Высшего Разума, прячась по темным углам своего уязвленного самолюбия. Они не достойны любить тебя, ибо способны любить только себя и своих близких. Они боятся тебе отдаться всем своим разумом, словно не верят тебе, словно сомневаются, что если они будут жить твоим умом, то это навсегда лишит их самолюбия. Воланд, разрушишь пыльные мирки их лукавства, разожми им зубы, сведенные жадностью нищеты и эгоизмом беспринципности. Жизнь для них – скрежет зубовный от боли, что все могла бы быть совсем по другому - самомнение их престол. Разве что-то может быть лучше того, что сделал ты? Зависть к тебе, Великому и страх перед завтрашним днем – их вечные попутчики. Лица их погружены в себя, а не в твой лучезарный лик. Они сложны в простом и просты в сложном, полны страхов и упреков. Они непрозрачны и мутны. Сложным скарбом в жилищ своих заслоняются они от твоего духовного света. Свет твоих деяний жжет их сердца и разрушает мозг. Мысли их – тени вечных сомнений, терзаний и культурных исканий.
Увы им, сложным и непрозрачным для тебя, Великий Воланд.
Сгнивайте заживо, приговоренные и обреченные жить в Эпоху Великой Стабильности. И пусть дымятся темные мысли старого Человечества. Свет Совершенного Государя да испепелит вас! Плачьте и кричите, лукавые и самолюбивые, корчитесь от ожогов и боли в пыльных жилищах своих. Вы и Ваши дети уже обречены на испепеление. Вы – прошлая Великая Цивилизация. Мы – ее настоящее и будущее.
Только мы – простые и прозрачные – способны любить Совершенного Государя. Только нас, прозрачных, осеняет своей мыслью наше Солнце. Жизнь наша – радость, ибо тела наши пропускают Омега лучи света.
Мы не препятствуем лучам твоим, Совершенный Государь! Мы поглощаем их с жадной радостью. Ты наша Недежда, Вера и Любовь, ибо ты – Великий Порядок. Ты – счастье, которое мы увидели еще при нашей жизни, за что нам будут завидовать наши потомки. Ты именно то, о чем мечтали наши предки. В каждом атоме тел наших поет радость сопричастности Великому Времени Порядка (ВВП). Лица наши радостны и открыты ВВП. Мы веруем в Совершеного Государя. И он нам верит, опираясь на нашу веру.
Высшее счастье человека – жизнь ради Совершенного Государя. Великое здание его состоит из нас. Мы – сияющие кирпичики его величия. Мы – соты, наполненные его медом. В каждом из нас поет энергия его мощи Великого Совершенства. Каждый из нас готов на жертву во имя Государя. Плоть наша – основа его здания. Любовь наша – колонны его. В сияющую высь устремлено Великое здание. Вершина его, стабильная как никогда сияет и слепит.
О, как величественно и совершенно это божье творение! Нет подобного ему. Оно создано и построено для нашего счастья. А наше счастье – в величии нашего Государя.
Его совершенство – наша радость.
Его мощь – наша сила.
Его богатство – наш покой.
Его желания – наш труд.
Слава тебе, Совершенный Государь!
Слава в веках Воланду де Морту!
– Спермотаксикоз, – выговорил сложное слово Пользователь.
– Вот это ближе! – поднял палец Президент, глядя на красивую Посетительницу. – Спермотаксикоз. Скажите мне, коллеги, а кто должен управлять спермотаксикозом?
– Мы! – почти выкрикнула Параша.
– Налицо неумение использовать доверчивость офисного планктона! – Пользователь изгибается в кресле, словно укушенный скорпионом змей.
– Это – грех! Величайший грех! – загремел Поставщик.
– Не грех, а провокация! – выкрикнул темнолицый, светловолосый Посредник.
– Нет, грех! Грех! – вскинул Поставщик массивные длани. – Мы впали в грех сами, но не сумели ввести в него пацаков! Наша доверчивость плюс их доверчивость должны были приумножиться и слиться как два источника Речки Бо! И охватить! Величайшим охватом Великого ПэЖэ!
– Банально пугать нас кассовым разрывом, господин Президент, – усмехается Покупательница.
– Слава Пророкам, мы не коллаборационисты, – раскрыла блокнот Посетительница.
– И не клептократы, – пробурчал Подписчик.
– К сожалению… – хмыкнул Попутчик, подготавливая папироску.
– Коллеги, доверчивость – не грех, а преступление, – заговорил Программист. – Преступление, когда идущий к пацакам футуролог не способен использовать их врожденное простодушное качество. В данном случае, господин Президент, это ваш просчет. И просчет чатланской матрицы в целом.
– Программу которой готовили вы! – выкрикнула Параша, чувствуя, как кровь ярости приливается к щекам. – Программу Интранетов! Программу Экстранетов! Мы погодим, товарищи футурологи, мы погодим!
– Вот и догодились! – махнул обрубком руки Колдун. – Пацаки с Земли не годили, они добывали кэцэ и чикали пепелацы!
– Добывали и чикали! – гремит Поставщик.
– И обошли нас на повороте, – сумрачно кивал Пользователь, глядя на Парашу, словно ища ее горько-сладкого одобрения.
– Мы проиграли, господа четлане, – язвительно закрыла блокнот Посетительница.
Дверь офиса осторожно приоткрылась.
– Дежавю заказывали? – едва шевеля губами, произнес Мастер.
Владимир Восьмой распахнул дверь так, словно пришел его младший брат, безвозвратно пропавший без вести на Четвертой войне. Мастер почти впрыгнул в теплую полутьму офиса, и едва Владимир Восьмой захлопнул и запер за ним дверь, бессильно сполз по стене на пол. Посидев так минут пять в полной тишине, Мастер скинул с себя черный плащ, размотал шарф и жадно напился воды из кофемата. Глянул в зеркало. На него ответно глянуло серое осунувшееся лицо с темными кругами вокруг глаз.
– Добрый вечер, – произнесли обветренные губы лица.
– Ну что, сбылась мечта идиотов? – попробовал нервно пошутить Продавец. Все промолчали.
– Четлане, надобно бросить жребий так, чтобы все были удовлетворены и не было даже тени обиды, даже малейшего намека на какую-то нечестность, на передергивание, на что-то нечистое, мелкое, гнилое, на чью-то обделенность, – заговорил Мастер.
– Жребий! Жребий! Жребий!! – яростно, с остервенением захлопал в ладоши Поставщик. На него покосились.
– Четлане, – продолжил Мастер, обводя сидящих взглядом своих умных глаз, – вы собрались здесь сегодня, чтобы попасть в петлю времени. Это стоило вам больших денег. Это самый дорогое и самое редкое ощущение в мире. Некоторые из вас не испытывали его раньше. Посему давайте не омрачать этот день и просто киньте жребий, кому выпадет эта удача. Вот семнадцать бумажек, одна из них счастливая. Теперь от вас мне нужен пакет.
– Принеси пакет из столовой, – приказал Президент Параше.
Она неловко вскочила, повозилась и вернулась с черным пластиковым пакетом.
Мастер стал аккуратно складывать полоски пополам и засовывать их в черный пакет. Большие сильные руки его не суетились. Когда последняя полоска исчезла в пакете, Мастер закрыл его, долго тряс, потом слегка приоткрыл:
– По кругу, против часовой. Хозяин офиса – первый.
С трудом подавляя волнение, Владимир Восьмой сунул руку в черный зев пакета, пошарил, вытащил, глянул. Скомкал и яростно швырнул вверх:
– Ахер еся!
Мастер невозмутимо поднес пакет Параше. Та вытянула пустую бумажку и облегченно улыбнулась. Пакет двигался по кругу. Но не дошел и до середины: Посредник вытащил счастливый билет.
– Дежавю, – произнес он с болезненной улыбкой и показал всем полоску с надписью.
– Дежавю, – согласился Мастер и с явным удовольствием взял бумажку из тонких пальцев Посредника.
Посетительница бросилась к Посреднику:
– Посредник, дорогой вы мой, Посредник, вы сегодня на вершине, вы богатырь, демиург, архангел. Вы будете стоять, понимаете ли, подпирая головою облака, а мир ляжет у ваших ног, мир будет как ящерица, как земноводное, как собака лизать вам руки и ноги…
– И все таки я не понимаю, почему дежавю нельзя вызывать сразу у нескольких людей? наконец то подал свой голос ошеломленный Президент.
– В петле времени одномоментно может быть только один разум на планете. Процесс перезагрузки временной матрицы управляется Омега лучом из центрального ядра Галактики и не поддается копированию. И не только в этом дело. Есть необъяснимые вещи. Например, жидкий холестирический кристалл головного мозга после этого меняет свою полярность. В общем, испытать дежавю вдвоем ни у кого не получалось.
– И не получится, – вздохнул Подписчик.
– Да, да, да! – горячо подхватил Подрядчик. – Это потрясающий, невероятный процесс, друзья мои, человек все время попадает в один и тот же день в одно и то же пространство! И это прекрасно, коллеги!
– Ничего себе прекрасного, – сворачивал новую папироску Попутчик. – Шесть кэцэ за один день… мир сходит с ума.
– Так это и прекрасно, родные мои! – затараторил Подрядчик. – Сей продукт опасен и прекрасен, двенадцать процентов безвозврата – это знак божественного, а как иначе? Божество возносит и карает, воскресает и стирает в пыль придорожную! Узки врата в рай вводяща и токмо избранные туда проникоша!
– Это вам не кубики-шарики… – закурил Попутчик. – Шесть кэцэ за сеанс… тридцать кубиков приобрести можно, двадцать шаров, восемь пирамид. Полгода непрерывного полета.
– Куб – прекрасный продукт, – возразила Покупательница. – И я его ни на какую петлю не променяю.
– А вам, сударыня, никто и не предлагает! – съязвил Подписчик.
Многие рассмеялись.
– Поеду-ка я домой, – встала, делано потягиваясь, Покупательница.
– Мы тоже пойдем, счастливо оставаться, – поднялся Посетитель, беря за руку Посетительницу.
– Брат Посредник, хорошего тебе. – Посетительница метнула в Посредника.
– И я, и я, коллеги, поеду, хотя, признаться честно, сгораю от жутчайшего, испепеляющего любопытства, – вскочил Представитель. – Все нутро мое, вся бессмертная сущность содрогается от желания влезть в кожу Посредника, испытать сие божественное преображение, равного которому не знает ни одно сияние, да, да, влезть, а ежели и не влезать, то хотя бы после всего расспросить досточтимого Посредника о пережитом, насладиться его радостью причастия небесному, раствориться хоть на миг в его сверхчувственной исповеди, а растворившись – сгореть от черной зависти и тут же подобно Фениксу восстать из черного пепла зависти в белых одеждах радости и веселья!
– Сеанс может длиться до пяти дней, – предупредил Мастер, надевая черный плащ.
– Знаю, досточтимый, знаю, драгоценный Мастер! – подхватил Представитель. – Именно это знание и заставляет меня покинуть сие место силы, ибо не выдержит мое сердце испытателя этих пяти! Лопнет от зависти подобно палестинской смокве! Так что прощайте, дорогие мои!
Он низко поклонился и вышел.
Молча ушли Программист и Подписчик. В офисе остались Президент, Владимир Восьмой, Параша, Переводчик и Перевозчик.
– Нужен проектор, – выпрямился Мастер.
– В столовой, – с усталым равнодушием кивнул Владимир Восьмой.
Посредник как лунатик, побрел в столовую. Президент, Переводчик и Перевозчик двинулись следом. Владимир Восьмой и Параша остались сидеть.
– Пошли посмотрим, Володенька. – Параша погладила впалую щеку Владимира.
– Не хочу, – буркнул он.
– А я хочу, – Параша встала и прошла в столовую.
Посидев немного, Владимир Восьмой встал и вошел в столовую. Посредник уже смотрел проекцию матрицы, состоящую из каких-то быстро меняющихся странных знаков и узоров нейро лингвистического программирования, вводящих его в трансовое состояния.
Кто я? Где я?
БАЦ!!! Конец концу.
++++++++++++++++
Я - Птица. Феникс, я возрождаюсь вновь и вновь. За мной кто-то гонится. Почему? Зачем?
БАЦ!!! Конец концу.
++++++++++++++++
Я птица Феникс, я возрождаюсь вновь и вновь. За мной гонится голая эльфийская принцесса Шлезвиг-Гольштейнская, герцогиня Груневальдская, ландграфиня Фельдафингская и Дармштадская, княгиня Млетская, семнадцатилетняя возлюбленная Воланда де Морта. Она гонится за мною по залитой луною дворцовой анфиладе Хогвартса.
Вылетев из спальни, я рассекаю ночной воздух, пахнущий паркетной мастикой, каминами, коноплей и гнилой мебелью. Я знаю здесь все, я пролетал этот путь тысячу раз: туалетная комната, кабинет аудиенций, зеленый кабинет с низенькими кушетками, на лимонном шелке которых мы так любим играть в таро-покер…
– Стой, говненная птица.
Уже и говненная… Полчаса назад был "моя девичья игрушка". Бац! Она бьет сачком с размаху. Мимо! Улепетываю зигзагообразно. Сачок шлепает позади, как бризантная бомба. Быстра длань у Принцессы. Шлеп! Шлеп! Шлеп! Это уже ковровое бомбометание. Принимаю активные защитные меры. Вираж влево, ваза, оттоманка, колонна, клавесин. Тонкие ступни шлепают по полу, она жарко, словно пантера дышит. Брень! Ваза. Покатилась, и на этот раз не разбилась. Бум! Крышка клавесина, облитая луной: звон, звон, трах, трах, страх, страх. Бах? Гендель? Глюк!!
Бац, бац! Огибаю дверной косяк и вылетаю в Овальный кабинет. Простор. Окно. Луна. Отталкиваюсь, скольжу привычно по шахматному мрамору. Бог мой, сколько живых партий я на нем разыграл за это время, неизменно начинал черным конем В8.
А сзади шлепает по мрамору Принцесса:
– Стоять, стоять говнюшка!
Скольжу. Проскальзываю в комнату гобеленов. И, как всегда в этом месте меня заносит на вираже. Бац! Это уже я – головой в позолоченную ножку стола. Искры, искорки, искринки. Ножки, ножки с облупившейся позолотой. Прекрасные ножки....
– Ну давай же, Дурочек!
Принцесса топает ножкой. Дрожат вазы в ужасе. Слышу, как сок ее каплями падает на паркет. Вот уж правда – ненасытная вагина.
– Ах ты, свиненок!
Принцесса в ярости. Улепетывая в Красный кабинет, спиной слышу, как она перехватывает свой сачок за марлевый наконечник и начинает тяжко разбегаться, как для прыжка с шестом.
– Стояяять!!
Страстный голос Принцессы разносится по ночному дворцу. Бас, бас. Рев, рев. Эхом гудят вазы вагинального Иерихона. И тут же вдали, из покинутой спальни – жалко, слабо:
– Принцесса, любимая, где ты?
Ничтожество, бессердечное, безжалостное, беспоща… я увязаю в ковре. Проклятые синтетические ковры! Дешевка ворсистая! Хотя помню, с натуральными было еще хуже.
Она настигает меня на пороге Фарфоровой комнаты. Свист рукояти, удар. Я влетаю в камин. Зола. Прах к праху
– Апчхи! – это я.
Выпрыгиваю из каминной пасти, замечая, как она, качнув шариками грудей, размахивается сачком, словно битой для гольфа. А в гольф Принцесса играет превосходно. Ее плечи блестят от пота, луна сверкает в растрепанных волосах.
– Ши-и-и-и-и-и-т!
Мимо. Мчусь между ваз.
– Ши-и-и-и-и-и-т!
Бац! Еще одна ваза вдребезги. Прыгаю на попугая, потом – выше, на василиска, на Дракона, на… БАЦ!
Она сбивает меня, как весеннего вальдшнепа в Груневальде. Кувыркаясь в темном воздухе, лечу вниз. Прямо в ее влажные ладони. Пышущее лицо Принцессы склоняется надо мной.
– Слушай, маленькая дамблдорская сволочь, ты сам себя подставил! Он никогда не говорил тебе про ЭТО и ты не мог ЭТОГО знать.
БАЦ!!!
Конец концу.
Прощай и здравствуй, новый "Черный Понедельник"
+++++++++++
– Нда, весьма, весьма ты меня удивила, птичка.
Воланд де Мор потер лоб, продолжая смотреть на шахматную доску, где только что получил третий мат.
– И всегда на 27 ходу. Ну что ж, как я обещал, ты узнаешь что я чувствую к Принцессе.
Он взял салфетку, поседел минуты две и по его левой щеке покатилась одинокая слеза. Воланд аккуратно вытер ее и положив салфетку на стол, встал.
– На, птичка, изучай. И еще - сегодня вечером ты умрешь, это говорю тебе я - Воланд де Мор. А когда вновь возродишся, то ничего уже помнить не будешь. Поэтому..., поэтому....
Он запнулся, посмотрел еще раз на Феникса и вышел из комнаты. Феникс взял салфетку и полетел куда-то в глубь Хогвартса.
Она вышла из подъезда своего дома, и сердце мое сжалось: впервые увидев ее издали, я был потрясен, я не мог предположить, что она столь хрупка и миниатюрна, почти Дюймовочка, девочка из давно написанной сказки, чудесный эльф в серенькой шапочке и коротеньком черном плаще, идущий ко мне по Странному переулку.
– Здравствуйте! – Ее голосок, мальчишеский, грубовато-очаровательный, который я не спутаю ни с каким другим, который звучал в телефонной трубке всю эту нелепую, проклятую, резиново тянущуюся неделю, чуть не сведшую меня с ума, неделю нашей мучительной, идиотской невстречи.
Мои руки тянутся к ней, прикасаются, трогают, держат. Я хочу убедиться, что она не призрак, не голограмма в громко мнущемся плаще.
– Здравствуйте, – повторяет она, наклоняя голову и исподлобья глядя на меня чудесными глазками. – Что же вы молчите?
А я молчу. И улыбаюсь как идиот.
– Долго ждать изволили?
Я радостно-отрицательно мотаю головой.
– А я невозможно зашиваюсь с экзаменами. – Скосив глаза в переулок, она поправляет шарфик. – Ума не приложу, что делать. Только третьего дня раздать пособия соизволили наши преподаватели. Представляете?
Прелесть моя, ничего и никого я не представляю, кроме тебя.
– Правда долго ожидали? – Она строго морщит тончайшие брови.
– Вовсе нет, – произношу, словно учусь говорить.
– Пойдемте, подышим кислородом.
Иду рядом с моей прелестью как зомби. Она держится за мою руку, полусапожки цокают по асфальту, крошат подмороженные с ночи лужицы. Жаль, что на ней сейчас не форма, а цивильное. В форме она еще очаровательней. В форме на площадке я ее и увидел впервые.
– Дайте мне вашу руку, – говорю я вдруг и сам забираю ее ручку в перчатке.
– Отчего? – смотрит она исподлобья.
Я отвожу рукав плаща и припадаю губами к запястью, к тоненьким венам, к дурманящей теплоте и нежности. Не противясь, она глядит молча.
– Я без ума от вас, – шепчу я в эти вены. – Я от вас без ума… без ума… без ума…
Ее сказочное запястье не шире двух моих пальцев. Я целую его, припадаю, как вампир. Вторая ручка дотягивается до моей головы.
– Вы решительно рано поседели, – произносит она тихо. – На войне?
Да, я был на войне. Я обнимаю ее, поднимаю к своим губам. Вдруг она проворно, словно ящерка, выскальзывает из объятий, бежит по переулку. Я пускаюсь вслед за ней. Она сворачивает за угол. Отстаю. Бегает она превосходно. Поворачиваю за угол, она стоит, закрыв глаза, прижав разведенные руки к стене.
– Люблю стоять здесь, – произносит она, не открывая глаз. – И слушать, как за стеною обычные люди живут.
Поднимаю ее как пушинку, шепчу в большое ухо:
– Смилуйтесь надо мной, мой ангел.
– И чего же вы хотите? – Ее руки обвивают мою шею.
– Чтобы вы стали моей.
– Содержанкой?
Чувствую, как смешок торкается в ее животике.
– Возлюбленной.
– Вы желаете тайного свидания?
– Да.
– А можно мне… на землю?
Я опускаю ее. Она поправляет свой беретик. Ее лицо сейчас как раз возле моего солнечного сплетения, где происходят спорадические атомные взрывы желания.
– Пойдем? – Она берет меня за руку, словно я ее однокашница.
Мы идем вдоль стены, она раскачивает мою руку. Я любуюсь сосредоточенным личиком моей вожделенной. Она думает и решает.
– Знаете что, – медленно произносит она и останавливается. – Я согласна.
Я сгребаю ее в охапку, начинаю целовать теплое бледное личико.
– Подождите, ну… – упирается она мне в грудь.
– К послезавтра надо написать и сдать зачет по орнитологии, ну там птица Феникс, Синяя птица удачи, Чайка по имении... С первой четверти я в черном списке. Надобно исправляться.
– Я умоляю вас, умоляю! – целую я ее старенькие перчатки.
– Поверьте, я бы плюнула на Хогвартс, но мама так страдает, когда меня наказывают. Она очень сердобольна. А кроме мамы у меня никого нет. Папа на войне остался. И брат старший. Чертова война…
– Когда же я смогу насладиться вами? – сжимаю я ее ручки.
Глазки задумчиво косятся на стену.
– Пожалуй… в понедельник.
– В воскресенье, ангел мой, в воскресенье!
– Нет, в понедельник, – серьезно ставит она точку.
Внутренне она гораздо старше своих лет. Раннее взросление у этих эльфов. В этом возрасте я был другим…
– Хорошо, в понедельник. В шесть вас устроит?
– Угу… – гукает она совсем по-мальчишьи.
Она поправляет мое выбившееся кашне. – Встаньте, тут грязно, а вы в хорошем.
– Стало быть, в Черный Понедельник в шесть?
Со вздохом она трогает мою пуговицу:
– Пойду я.
– Я провожу вас.
– Нет-нет, – решительно останавливает она. – Сама. Прощайте уже!
Она взмахивает ручкой, поворачивается и убегает. Провожаю ее взглядом голодного льва. Лань моя убегает. И каждый промельк ее коленок и полусапожек, каждое покачивание плаща, каждое вздрагивание серого берета приближает миг, когда я плавно усажу эту эльфийскую Принцессу на вертикаль моей страсти и стану баюкать-покачивать на волнах нежного забвения.
– Популист, готовность 7! – поет в левом ухе голос Продюсера. Двигаясь в оглушительной карнавальной толпе, он слышит пиканье цифр, каждая из которых вспыхивает красным у него в глазу, и начинает репортаж:
– Итак, дорогие телезрители, с вами "Ежедневный Пророк". Мы снова в Хогвартсе, где начинается долгожданный карнавал. Мы долго ждали этого Черного Понедельника, чтобы войти в стены такого родного для многих замка. Раньше мы могли этого себе позволить по злобной воле оккупантов, считавших Великого Воланда де Морта “дыханием зла”. И вот сейчас, когда мы победили, у некоторых членов нашего молодого правительства уже появился опасный синдром – короткая память. Они не хотят вспоминать, отмахиваются, говорят, что хватит ворошить прошлое, надо жить настоящим и двигаться в будущее, подобно этой радостной карнавальной толпе. Но это опасная тенденция, и надо повторять это до тех пор, пока синдром “короткой памяти” не покинет министерские и парламентские головы. Карнавал – это прекрасно! Но я хочу напомнить вам именно сейчас, именно в этот радостный день, напомню, чтобы вы и ваши дети никогда не забыли, как долго правили в этих стенах разные Дамблдоры и Хагриды, используя доверчивость местного населения, а потом…
– Популист, короче! – поет в ухе голос Продюсера.
– А что было потом – все мы помним: вседозволенность и распущенность, унижение почтенных граждан, попрание норм морали и нравственности. Давайте же сделаем так, чтобы в нашей возрожденной стране это бы никогда не повторилось, чтобы мы и наши дети жили в порядочном и стабильном государстве, с оптимизмом глядя в будущее, и вспомним, вспомним слова поэта, написанные о великом Во…
– Популист, внимание, слева: Воланд де Мор и канцлер! – осой звенит в ухе Продюсер.
– Друзья, я вижу впереди слева нашего дорого Воланда де Морта и канцлера. Как я уже говорил в прошлых репортажах, они присоединились к карнавальной толпе на площади и прошли сюда, к Старому рынку. До этого они двигались пешком, пробиться к ним было крайне проблематично даже мне, но вот теперь они сели на лошадей, на прекрасных рыцарских боевых коней, Воланд де Мор – на вороного коня с черной попоной и красными крестами, а канцлер – на серую лошадь, с красной попоной и черными крестами. Воланд де Мор и канцлер бодры, радостны, полны сил, они одаривают толпу конфетами из вот этих огромных золотистых рогов изобилия, они выглядят как настоящие рыцари, которыми, собственно, и являлись все эти годы....
– Популист, достаточно о прошлом. Настоящее, настоящее!
– …а их дни были сочтены. Зато теперь мы все можем насладиться не только победой, но и этим карнавалом, чудесным, радостным, красивым, громким, этим Черным Понедельником. Смотрите, сколько оттенков черного в праздничной толпе, сколько детей, наряженных цветами, с головами в виде черных бутонов! Это дети нашего будущего, дети, которым предстоит стать гражданами нашего молодого государства и хранить мир, завоеванный их отцами. Пусть же они будут счастливы! Воланд де Мор и канцлер бросают в толпу конфеты из золотых рогов изобилия – это ли не надежда на мир, достаток и благополучие?
– Популист, публика, общение.
– Друзья, теперь самое время пообщаться с участниками карнавала, – обращается к паре среднего возраста, наряженной средневековыми палачами. – Здравствуйте! Откуда вы?
– Из Аскабана! Привет всем! Привет, Хогвардс!
– Ясно и без слов, что вы рады и счастливы быть здесь сегодня!
– Конечно! Мы вернулись! Круто!
– Вы вернулись! И вместе с вами к нам вернулась мирная стабильная жизнь.
– О да! Это символ! Мы победили!
– Мы сейчас подойдем к троллям! Палачи, удачи вам!
Трое больших троллей, несут на плечах гномов, бросающих в толпу конфеты. Популист пробивается к ним.
– Популист, стоп! Тролли подождут. Сзади Прин Орков, – звенит в ухе Продюсер.
Популист оборачивается, движется по толпе назад. Высокий, мускулистый Орк едет в окружении своих друзей, таких же рослых, мускулистых и страшных.
– Здравствуйте, Популист, "Ежедневный Пророк". Я и наши телезрители рады видеть вас, героев, здесь, в этой праздничной толпе!
– Приветствую всех достойных, – гордо, с чувством собственного достоинства поднимает руку Принц.
– Как ваша новая голова?
– Она еще не моя, но уже вполне повинуется, – улыбается Принц.
– Дорогие телезрители, если кто не помнит историю Принца Орков, а я уверен, что таких единицы, так вот, для них я напоминаю: здание Хогвардса, где был последний очаг сопротивления, граната, брошенная подонками, Принц Орков, схвативший гранату зубами, спасший змею Воланда де Морта и потерявший голову. Он герой! Честь нам, что с нами рядом такие герои, как Принц Орков и его боевые друзья! Вы счастливы сегодня, Принц?
– Я счастлив, что враги повержены, что черная башня с Всевидящим Оком вновь стоит. Мы восстановили ее!
Орки издают боевой клич.
– Прекрасно! Принц, что бы вы пожелали нашим телезрителям в этот день?
– Я желаю всем жителям вашей страны Новой Ночи. За Новую Ночь!
– За Новую Ночь! – кричат орки.
– Популист, стоп, продолжает Продюсер, ты свободен.
Популист с трудом выбирается из толпы, находит свой самокат, отстегивает, встает на него и катит по набережной до самого дома. Входит в подъезд, поднимается на третий этаж, открывает ключом дверь, входит в прихожую, снимает пиджак. Кипятит чайник, кладет сосиски в кастрюльку, заливает кипятком. Стоя ест салат, откусывая от рисовой чашки, глядя в окно. Берет яблоко, откусывает, выходит из кухни, проходит по узкому коридору, заходит в туалет, мочится, держа яблоко в зубах. Потом замирает, словно оцепенев. Выплевывает недоеденное яблоко, злобно стонет, резко выходит из туалета, хлопнув дверью, застегиваясь на ходу, бормоча: “Дерьмо, дерьмо, дерьмо!”, почти бежит по коридору и попадает в единственную комнату его квартиры. На овальном обеденном столе стоит стеклянный домик. Это дом маленькой симпатичной Дюймовочки со стройной фигурой. На ней спортивная одежда. Слышно, что в домике звучит ритмичная музыка. Популист почти подбегает к столу, опирается руками о столешню, нависая над домиком.
Популист. Дюймовочка, я пришел!
Дюймовочка. Я смотрела твой репортаж. Я понимаю, дорогой, как тебе противно нести всю эту патетическую чушь. Но зачем ты срываешь свое раздражение на мне, твоем самом близком человеке?
Популист молчит.
Дюймовочка. Ты сделал все суперпрофессионально. Уверена, они утвердят тебя.
Популист: (опустив голову). Это решение не зависит от качества репортажа.
Дюймовочка: Испытательный срок зависит от всего.
Популист: В моем случае это зависит только от этой дуры Продюсера.
Дюймовочка: Их интересует только твой социотип. Всем давно известен твой профессиональный уровень.
Популист: (качает головой). Да пошли они…
Дюймовочка: Пошли и ушли. А потом вернулись. Надо их учитывать, дорогой.
Популист: У нас нет даже двух монет! Такого не было никогда! И я еще должен!
Дюймовочка Сейчас ни у кого нет денег. Послевоенная реформа, медленно, но неуклонно набирает обороты. А цены ползут вверх. Восемь процентов за три месяца.
Популист: У нас нет денег! Критическая ситуация! Нет ни копеечки!
Дюймовочка: Популист, ты сильный или слабый? Когда ты нес меня в кармане через горящий барак, я знала, что ты сильный. И когда мы сидели в подвале. И когда ты жарил собачье мясо. И когда бежал по тому тоннелю, и когда дрался с тремя гоблинами. Ты был сильный. Я гордилась тобой. Ужасно гордилась. Но что с тобой сейчас?
Популист: Я сильный, но не подлый. А победили сильные и подлые. Победили слабых и порядочных. А я хочу быть порядочным, мне нравится говорить людям правду, а она сейчас как раз никому и не нужна. Сейчас правда одна - Воланд де Морт. Но я не Воланд и у меня другой взгляд на мир, на войну, на добро и зло...
Дюймовочка: Хорошо. У меня есть заначка.
Популист: Какая? Что, кольцо с брильянтом твоей бабушки? Брильянты сейчас никому не нужны!
Дюймовочка. Правильно. Не до них. Нет, не кольцо. “Лиловый лотос”.
Популист: “Лиловый лотос”? Он что… тебе больше не нужен?
Дюймовочка: У меня есть три других вибратора.
Популист: Но ты же говорила, что…
Дюймовочка: Этот самый лучший? Да, говорила полгода назад. Но – все меняется, дорогой мой, время проходит, старые желания тоже. Появляются новые.
Популист: А ты думаешь, что его…
Дюймовочка. Оторвут с руками.
Популист: Вообще-то по логике вибраторы востребованы во время войны, а не после.
Дюймовочка. Для людей. А для маленьких – наоборот.
Популист: Не понимаю что-то пока…
Дюймовочка. Ты явно устал от этого карнавала. Ну, сам посуди, победители возвращаются к своим женам и любовницам. Они герои. У них мощная эрекция победителей. А маленькие? Мы же не воевали, а сидели в крысиных норах, трясясь от страха. Гром победы грянул, они вылезли на свет. А их потенция осталась в этих норах. Что может такой любовник? Только пьянствовать, да рассказывать своей подруге про подвиги других, делая ей массаж ступней.
Популист: Пожалуй… ты права. (Облегченно смеется.) Дюймовочка, ты умная!
Дюймовочка. (протягивает ему футляр). На блошином рынке маленькие за него дадут минимум восемьдесят марок. Купи себе еды. А мне – йогуртов, протоплазмы и сока.
Популист: Ты же знаешь, что у меня никого нет, кроме тебя.
Дюймовочка. Знаю. Давай, поешь и иди писать прокламацию.
О, Великий Воланд де Морт!
Видимым и невидимым светом сияешь ты над нами, согревая и опаляя. Лучи твои пронизывают нас. Они мощны и вездесущи. От них не спрятаться никому – ни правым, ни левым.
Да и нужно ли?
Только враги и предатели избегают сияния твоего Высшего Разума, прячась по темным углам своего уязвленного самолюбия. Они не достойны любить тебя, ибо способны любить только себя и своих близких. Они боятся тебе отдаться всем своим разумом, словно не верят тебе, словно сомневаются, что если они будут жить твоим умом, то это навсегда лишит их самолюбия. Воланд, разрушишь пыльные мирки их лукавства, разожми им зубы, сведенные жадностью нищеты и эгоизмом беспринципности. Жизнь для них – скрежет зубовный от боли, что все могла бы быть совсем по другому - самомнение их престол. Разве что-то может быть лучше того, что сделал ты? Зависть к тебе, Великому и страх перед завтрашним днем – их вечные попутчики. Лица их погружены в себя, а не в твой лучезарный лик. Они сложны в простом и просты в сложном, полны страхов и упреков. Они непрозрачны и мутны. Сложным скарбом в жилищ своих заслоняются они от твоего духовного света. Свет твоих деяний жжет их сердца и разрушает мозг. Мысли их – тени вечных сомнений, терзаний и культурных исканий.
Увы им, сложным и непрозрачным для тебя, Великий Воланд.
Сгнивайте заживо, приговоренные и обреченные жить в Эпоху Великой Стабильности. И пусть дымятся темные мысли старого Человечества. Свет Совершенного Государя да испепелит вас! Плачьте и кричите, лукавые и самолюбивые, корчитесь от ожогов и боли в пыльных жилищах своих. Вы и Ваши дети уже обречены на испепеление. Вы – прошлая Великая Цивилизация. Мы – ее настоящее и будущее.
Только мы – простые и прозрачные – способны любить Совершенного Государя. Только нас, прозрачных, осеняет своей мыслью наше Солнце. Жизнь наша – радость, ибо тела наши пропускают Омега лучи света.
Мы не препятствуем лучам твоим, Совершенный Государь! Мы поглощаем их с жадной радостью. Ты наша Недежда, Вера и Любовь, ибо ты – Великий Порядок. Ты – счастье, которое мы увидели еще при нашей жизни, за что нам будут завидовать наши потомки. Ты именно то, о чем мечтали наши предки. В каждом атоме тел наших поет радость сопричастности Великому Времени Порядка (ВВП). Лица наши радостны и открыты ВВП. Мы веруем в Совершеного Государя. И он нам верит, опираясь на нашу веру.
Высшее счастье человека – жизнь ради Совершенного Государя. Великое здание его состоит из нас. Мы – сияющие кирпичики его величия. Мы – соты, наполненные его медом. В каждом из нас поет энергия его мощи Великого Совершенства. Каждый из нас готов на жертву во имя Государя. Плоть наша – основа его здания. Любовь наша – колонны его. В сияющую высь устремлено Великое здание. Вершина его, стабильная как никогда сияет и слепит.
О, как величественно и совершенно это божье творение! Нет подобного ему. Оно создано и построено для нашего счастья. А наше счастье – в величии нашего Государя.
Его совершенство – наша радость.
Его мощь – наша сила.
Его богатство – наш покой.
Его желания – наш труд.
Слава тебе, Совершенный Государь!
Слава в веках Воланду де Морту!
Напишите в комментариях, следует писать дальше?